Я, одухотворенный оказанным доверием, вернулся домой. Поел. Помыл посуду, что случалось крайне редко, сделал уроки, погладил новый галстук, но хотелось чего-то большего, может, подвиг совершить или космонавтом стать. Хотелось еще ближе продвинуться к комсомолу, но идей не было. Я включил магнитофон, он в красном углу стоял, а трогать его можно было только с разрешения отца или когда он на службе, что означало, когда хочешь. Вставил первую попавшуюся кассету из тех, которые были спрятаны за книгами. На коробке был нарисован нагловатый мужичок в расстёгнутой рубахе на фоне американской мечты и надпись «Вилли Токарев». Хриплый голос распевал об эмигрантах, небоскребах, о проститутках и прочей оскверняющей пионерское ухо буржуазной мерзости. Я возмутился и принялся за подвиг. Зашуршала перемотка, заклацали магнитофонные клавиши…
Отец посмотрел на меня удивленно, по-моему, даже с опаской. В руке у него были идеологически чистые, после моей обработки, кассеты Вилли Токарева и Шуфутинского: «Сходи к дяде Гене и объясни, что с его кассетами произошло и почему песни на половину стерты. Да, и лучше повяжи себе пионерский галстук, иначе сразу не поймет!»